Во ВВМУРЭ им

Во ВВМУРЭ.

Не знаю, как бы сложилась моя дальнейшая судьба, если бы зимой 1963 года не объявили дополнительный набор во ВВМУРЭ им, А.С.Попова. А получилось так, что осенью 1962 года приёмной комиссии не удалось набрать нужное количество курсантов на первый факультет. Это было связано с низкой рождаемостью в 1942 – 44 годах. Конкурса в училище (в отличие от прошлых лет) почти не было, но всё равно одной роты курсантов не добрали. И вот кто-то придумал пройтись по ВУЗ-ам страны и провести агитацию среди студентов – второкурсников. Во все крупные города во время зимней сессии были посланы преподаватели, которые старались заманить студентов в училище.

Желающих нашлось немало. Это были в основном «хвостатые» студенты, которые держались в вузе «на волоске», или малообеспеченные студенты, которые не могли жить на одну стипендию. Были и романтики, которым захотелось попробовать службу на флоте, надев офицерские погоны.

Узнав о дополнительном наборе, я задумался. За три с половиной года учёбы я закончил только два курса СЗПИ. Заочное обучение было рассчитано на 6 лет, но мало кто укладывался в эти сроки. Многие кончали СЗПИ за 8 и за 9 лет, многие бросали учёбу. Меня ждала такая же участь. Я подумывал о женитьбе, но с зарплатой в 90 рублей было безответственно создавать семью и обзаводиться детьми. Если бы я женился, то семейные и материальные заботы отняли бы всё свободное время. О высшем образовании можно было бы забыть.

С другой стороны, я никогда не мечтал о море и об офицерских погонах. Меня это совсем не привлекало, я был технарём до мозга костей. Как-то решил посоветоваться с Николаем Ивановичем Ковалёвым и он сказал мне: «Давай поступай. Учиться тебе будет легко, а после училища поплаваешь пару лет и придёшь сюда преподавателем». Мать тоже советовала поступать. Так я принял решение стать курсантом ВВМУРЭ им. А.С.Попова. Это снимало проблему получения высшего образования и все материальные проблемы в будущем.

Меня зачислили на второй курс в феврале и до принятия присяги посадили на казарменное положение. После лекций нас усиленно пичкали уставами и строевой подготовкой. Я стойко переносил всё это, хотя скучал по дому, по радиолюбительству, по мотоциклу. Жил надеждой, что скоро станут пускать в увольнение, и я смогу навестить мать.

Присягу мы приняли 5-го марта и нас впервые выпустили за ворота училища. Вот так круто в 1963 году изменилась моя жизнь.

Торжественный момент принятия присяги.

Справа начальник 1 факультета, легендарный подводник, Пётр Грищенко. Во время войны на Балтике он потопил больше всех кораблей противника. Служил в одном дивизионе с Александром Маринеско, который обогнал его по водоизмещению потопленных кораблей.

Почти сразу же я заметил, что наша студенческая рота сильно отличается от остальных курсантов училища. Отличается бесшабашностью, весёлым нравом, недисциплинированностью. Наши младшие командиры (старшина роты, командиры взводов, командиры отделений) прикладывали неимоверные усилия, чтобы держать нас в узде. Самоволки и пьянки стали бедой нашей роты. По окончании второго курса два человека было отчислено из роты за неуспеваемость и трое за недисциплинированность. Остальные стали вести себя приличнее.

В роте я подружился с Мишей Седых и Славой Смыкал.

Друзья – приятели, я, Слава Смыкал и Миша Седых, 1963г

Мы вместе ходили в увольнение. У меня дома хранилась их гражданская одежда. Мы ехали в Ломоносов, переодевались по гражданке (хотя это было запрещено) и потом уже ехали в Ленинград, или проводили время в Ломоносове. Никакие патрули были нам не страшны. Вместе мы гуляли в парке, купались в прудах, ходили в лес за грибами. В Ленинграде посещали музеи и театры. На радиолюбительство времени не оставалось, и я редко выходил в эфир.

Я на практике в Ура-губе, 1963г.

Летом 1963 года нас послали на практику в Ура-губу (Северный флот), где стоял дивизион подводных лодок 613, 633 и 641 проектов. Это были дизелюхи послевоенной постройки. Первое же посещение подводной лодки произвело на меня удручающее впечатление.

Кругом металл, масло и дизельное топливо. Несмотря на то, что лодки стояли у пирса и все люки были открыты, запах масла и салярки стоял почти во всех отсеках. Теснота кругом неимоверная. Того и гляди, обо что-нибудь стукнешься головой. Я решил, что подводные лодки не для меня и старался как можно реже бывать на них. Аналогично поступали и остальные курсанты. Старались зашхериться на плавбазе и поспать лишний часок, потом шли на прогулку в сопки.

Любимым нашим занятием стало сбрасывание валунов с вершин близлежащих сопок. Валуны были огромны. На них свободно размещалось по нескольку человек. Мои однокашники и я таскали снизу брёвна, камни и укладывали их под валуном. Потом делали рычаг и концом бревна раскачивали валун, подбрасывая под него камешки. Огромный валун наклонялся всё больше и вдруг опрокидывался, скользя по склону. Движение его ускорялось, и он, кувыркаясь, нёсся вниз, сметая всё на своём пути. В стороны летели кусты, деревья, камни, кучи земли. Раздавался гул подобный лавине, земля дрожала, а наши сердца замирали при виде этого потрясающего зрелища. Наконец валун достигал подножья сопки или падал в озеро. Всё стихало. Мы громко кричали Ура! И так повторялось изо дня в день.

Скоро этот огромный валун окажется в озере.

Однажды в Ура-губе произошёл случай едва не стоивший мне жизни. Я любил иногда прогуляться по сопкам один. В этот день я отправился на прогулку и забрёл в какое-то ущелье. Внизу протекал ручей, переходивший в болотце. Я пересёк ручей по камням и оказался перед высоким обрывом. Идти в обход не хотелось. Я присмотрелся и наметил себе путь подъёма по почти отвесной скале. Снизу всё выглядело довольно безопасно. Но когда я стал подниматься, оказалось, что всё не так просто. Я цеплялся за выступы, поднимаясь всё выше, и отклоняясь вправо. Вскоре намеченный снизу маршрут я потерял и двигался наугад. Когда до верхней кромки обрыва оставалось метра два, уступы закончились. Вверх вела лишь длинная наклонная трещина. Вниз я тоже спуститься не мог. Спускаться было опаснее, чем подниматься.

Я решил взбираться по этой трещине. Вбивая в неё концы ботинок, и цепляясь пальцами за мелкие выступы, я поднялся почти до самого верха. Но тут мне преградил дорогу каменный карниз, который нависал над обрывом. Карниз был сантиметров тридцать и снизу я его не заметил. Теперь он не позволял мне двигаться дальше. Поняв, что я оказался в ловушке, я немало перетрусил. Потом сал ощупывать левой рукой верхнюю часть обрыва. Она была довольно пологой и сплошь покрытой мхом. Я уцепился рукой за мох и, освободив правую руку, ухватился и ею за мягкую поверхность. Потом оттолкнулся обеими ногами и выскочил животом на карниз. Ноги мои повисли в воздухе. Я висел, вцепившись пальцами в мох, и не мог никуда двинуться. Мох начал отрываться от камня и ползти под меня. Я пытался найти хоть какую-нибудь зацепку для пальцев на влажном покатом камне. Наконец нашёл покрытую землёй трещинку и зацепился ногтями. Это и спасло меня. Сползание вниз прекратилось, и я стал очень медленно и осторожно выползать наверх. Наконец, смог закинуть вверх ногу и понемногу заполз весь. Потом сел и долго приходил в себя. Холодный пот градом струился по лицу, руки и ноги дрожали.

Посидев с полчаса и успокоившись, я стал спускаться по пологой части сопки и попал в лощину, поросшую мелким лесом. Она вела к ручью. Я двинулся вниз по лощине и вдруг услышал сзади хруст веток и чьё-то сопение. Это был небольшой медведь (килограммов на сто). Он двигался за мной. Я побежал по краю лощины, усеянному крупными острыми камнями. Прыгал с камня на камень и думал: «только бы не оступиться, не упасть, не сломать ногу или руку!» Мишка бежал сзади и рычал. К счастью я благополучно достиг ручья и перебрался по камням на другую сторону. Медведь остановился. Уже было близко человеческое жильё, и он не рискнул идти дальше. Так закончился мой культпоход в сопки.

По окончании практики, нас отправили в отпуск. И тут мне пришла в голову мысль отдохнуть на юге, в Крыму. Ведь проезд нам был бесплатным в любую точку Советского Союза. Я прибыл в Гурзуф (в курсантской форме) и возле квартирного бюро встретил молодую женщину, сдававшую комнату. На вид ей было около тридцати. Она подошла ко мне и предложила устроиться у неё. Цена оказалась подходящей, и я согласился. Женщину звали Надеждой. В небольшом одноэтажном домишке у неё оказалась только дочь лет шести. С мужем она была в разводе, он сильно пил.

Мне она сдала небольшую сараюшку во дворе. Там мне понравилось. Воздух был чистым, свежим, море недалеко, двор чистый, прибранный, много цветов. Я сходил на море, искупался, потом поужинал в кафе и вернулся в свою сараюшку. В домике напротив, через раскрытое окно слышался работающий телевизор.

Курсант третьего курса Ю.А.Берков

Я вышел во двор и сел на скамеечке. Подошла хозяйка, спросила, не надо ли чего? Я сказал, что всё прекрасно, только скучновато без телевизора. Она пригласила меня в дом. Слово за слово разговорились. На столе появилась бутылка вина. Мы сидели вдвоём как старые знакомые и разговаривали о жизни. Вскоре дочь её ушла спать. Потом Надежда, внимательно посмотрев на меня, предложила: «Оставайся спать тут. Ты парень молодой, неженатый. Хочешь, я буду твоей женщиной?». Я смутился, но поборов неловкость остался. Так я стал мужчиной.

Две недели пролетели как один день. Жизнь показалась мне прекрасной сказкой. Днём море, фрукты, горы; ночью – лёгкое вино, жаркие объятия и страсть. Я отдавал ей всю свою мужскую силу до капли, но за день успевал восстановиться, и всё повторялось снова и снова. Мне казалось, что, соединяясь с Надеждой, я выполняю очень важную и нужную работу, что это моё предназначение, уготованное мне природой. Собственно, так оно и было. Я понял, что мужчина и женщина должны жить вместе, что они созданы друг для друга. Впрочем, через две недели я устал от секса и покинул Гурзуф с чувством глубокого удовлетворения. Больше я никогда не видел Надежду. Особой любви к ней у меня не было, но дружба и теплота её тела запомнились мне на всю жизнь.

На третьем курсе свой мотоцикл я перегнал в училище и оставил во внутреннем дворе под присмотр знакомых мичманов. Теперь я ездил в увольнение на мотоцикле. Это было очень удобно – 15 минут и ты дома. Никаких патрулей, никакой субординации при встрече с другими военнослужащими.

Курсант Анатолий Гороховский, 1963г.

Вскоре выяснилось, что у нас в роте есть свой поэт - Анатолий Гороховский. По вечерам после отбоя мы собирались в ротном умывальнике и пели его песни под гитару, на которой он неплохо аккомпанировал. Это продолжалось до полуночи, а иногда и дольше, пока нас не разгоняли проверяющий (дежурный по училищу) или старшина роты. У меня до сих пор хранятся песни А. Гороховского, иногда я их напеваю, вспоминая курсантские годы. Эти песни приведены в конце книги. Кто-то из нашей роты метко окрестил ВВМУРЭ как Высшее вокально-музыкальное училище работников эстрады имени Олега Попова. Такое название нам больше нравилось.

К сожалению, Анатолий любил выпить, это его в дальнейшем и сгубило. А ещё он был большой поклонник женского пола и в увольнении не терял времени даром. Вино, женщины и песни были его хобби.

У меня же совершенно не было времени на поиск подруги. Дома меня ждала мать и радиостанция, и я как одержимый рвался домой. Надо было помочь матери по хозяйству, поесть домашней пищи, навестить Лёшку Холодова, который поступил в «Военмех», и вообще забыть на время о военной службе и отдаться обычным мирским делам.

С моими школьными друзьями Вовой Пинчук и Сашей Ермолаевым я почти не виделся. Наши пути разошлись после окончания ПТУ. Но я знал, что Володя поступил в Политехнический, а Саша в Целлюлозно-бумажный институт, и к тому же женился. Мои дела в училище шли неплохо. Успеваемость была хорошая, а по специальным дисциплинам (радиотехническим) я имел одни пятёрки и часто консультировал ребят – сокурсников.

Как-то зимой 1964 года командир роты, зная мои достижения в радиотехнике, попросил меня подобрать ему телевизор в комиссионке. Неплохой и дешёвый. Мы с Мишей Седых выбрали «Темп» и привезли домой командиру. Но у него оказалась плохая антенна, и мне пришлось внести в конструкцию телевизора небольшие изменения, чтобы увеличить контрастность. После этого изображение стало нормальным. Командир решил отблагодарить меня с Мишкой и поставил на стол бутылку водки.

Жил он один в однокомнатной квартире, был высок, строен, симпатичен и всё свободное время посвящал женщинам. Менял их как перчатки. С женой он разошёлся, и обзаводиться семьёй ещё раз не собирался. Ему было около сорока, но выглядел он довольно поношенным. Постоянно принимал таблетки жень-шеня, видимо были проблемы с потенцией.

Мы с Мишкой просидели у него до четырёх часов утра, и выпили немало (одной бутылкой не обошлось). А, выйдя из дома, прихватили чьи-то санки в подъезде (тогда санки и детские коляски все оставляли в подъездах под лестницей) и стали по очереди катать друг друга. Так с санками мы и въехали на КПП в училище. Сонный мичман пропустил нас, мы доехали до своей роты и завалились спать. Утром на лекции не пошли. Командир роты приказал нас не будить. К обеду мы очухались, и Мишка отвёз санки обратно, чтоб хозяева не подумали, что мы их украли.

Зимой 1964 года выяснилось, что мы с Мишкой лучшие лыжники в роте. Оба подтвердили на соревнованиях второй спортивный разряд. А всё потому, что в увольнении мы всю зиму бегали на Венковские горы, под Ломоносовым. Туда 4км, обратно 4км, да там километров 5 вверх и вниз. Вот и получалась неплохая тренировка. Крутились на Венках часа

Я в свободном полёте, а у Мишки бугор позади.

по 4 и приходили домой измотанные в конец. Зато горы нам покорялись всё лучше и лучше. Мы выбирали самые сложные трассы с канавами, буграми, трамплинами и получали удовольствие от скоростного спуска. Третий курс мы оба закончили на хорошо и отлично.

Весной 1964 г. нас стали готовить к первомайскому параду. Тренировки устраивали на Дворцовой площади по ночам. На последней электричке мы ехали в Ленинград и на первой возвращались обратно. По Ленинграду шли пешком, т.к. никакого транспорта ночью не было. Меня назначили линейным, поскольку нужной строевой выправки у меня не было. Линейные стояли с карабинами и обозначали линии, по которым двигались строи.

Помню, что 1 мая было довольно холодно, но мы были по форме три (в суконках). У каждого было одето по две тельняшки, но всё равно мы прилично замёрзли. После парада нам разрешили увольнение в город. К обеду погода разгулялась. Выглянуло солнце и стало теплее. Мы гуляли по городу, начищенные, наглаженные и любовались его прекрасной архитектурой, а ленинградцы любовались нами. Казалось, что в таком красивом городе могут жить только хорошие люди.

После первомайского парада.

Валентин Бледный, Михаил Седых и я.

После третьего курса летом у нас была практика на крейсере «Киров». Мы прошли все балтийские порты: Таллинн, Ригу, Калининград. На крейсере мне понравилось.

Качало мало, погода была хорошая. Мы купались прямо посредине моря, прыгая с высокого борта крейсера.

Потом были стрельбы, и я понял, что такое орудия 180-го калибра. Крейсер водоизмещением в 15000 тонн, вздрагивал и терял ход, когда работал главный калибр. Впечатление такое, словно корабль натыкался на невидимую стену.

После практики, нас отправили в отпуск. Славка Смыкал уговорил меня съездить к нему на Урал, в посёлок Ревду.

Я на мачте крейсера «Киров», 1964 г.

На Урале я никогда не был, кроме того, там жила сестра моей матери, тётя Лиза (двойняшка тёти Тони), которую я никогда не видел. Она осталась там после эвакуации из Ленинграда. Там же жили пятеро её детей – четыре мои двоюродные сестры и один двоюродный брат.

На Урале, вместе со Славкой и его отцом, мы ловили неводом рыбу в озере, ходили в горы и любовались красотами Урала. Я побывал в Свердловске и в посёлке Арамиль, где жили мои родственники по материнской линии. Там меня встретили очень хорошо, единственно, что мне не понравилось, это постоянная пьянка в честь гостя вместе с мужем тёти Лизы, Иваном. Он любил выпить, а тут представился удобный случай.

Осенью 1964 г. из нашей роты был отчислен ещё один курсант – Лёша Гальцев. Для нас это было полнейшей неожиданностью. Комсорг роты, отличник, умница, он оказался замешан в одной неформальной организации, которую обнаружили КГБ-шники в нашем училище. Называлась она «Асгардия». В неё входили самые толковые курсанты училища старших курсов. Они договорились дружить и помогать друг другу продвигаться по служебной лестнице, чтобы потом, оказавшись в числе высшего командного состава ВМФ, построить настоящий боеспособный, лучший в мире флот. Несмотря на то, что это была не политическая организация и не преступная, всех курсантов отчислили.

Лёхе Гальцеву грозили три года службы на флоте, поскольку при отчислении из училища, срок службы в нём не засчитывался. Тогда он лёг в госпиталь, а оттуда в психиатрическую больницу. Я навещал его, поскольку в роте мы были в приятельских отношениях.

- Ты что, псих? – спросил я при первом же посещении.

- Тсс…, - сказал он, и вытащил из под подушки завёрнутый в тряпочку ботинок. Другой стоял на полу возле кровати.

- Зачем ты его туда положил?

- Чтоб не украли. Один-то не украдут, верно? Это меня так врач из госпиталя научил. У меня признают параною и скоро демобилизуют. Тогда я смогу продолжить учёбу в институте.

И действительно, скоро Лёшку демобилизовали, и он уехал к себе в Новосибирск. Оттуда он мне прислал письмо. Его приняли на четвёртый курс института.

После ухода Гальцева, комсоргом роты избрали меня.

Зимой 1965 года, по просьбе Гороховского, я сделал усилитель и звукосниматель к его гитаре. Делал дома, по выходным, а налаживал в своём бывшем кабинете в училище. Меня туда пускали мичмана по старой дружбе. В качестве звукоснимателя приспособил наушник, припаяв к мембране иглу от патефона. Наушник закрепил на деке гитары с помощью трёх обойных гвоздей, проткнув ими резиновый обтюратор. Предусмотрел и эффект вибрато, который делал звук гитары вибрирующим, похожим на гавайскую.

Помню, как вчетвером (А.Гороховский, М.Седых, А.Черненко и я) мы собрались в ленинской комнате и решили обмыть электрогитару. Все были на лекциях, и в роте было пусто. Гороховский заранее принёс бутылку водки, мы выпили и раздались звуки гитары, усиленные усилителем. Исполнив несколько песен (Черненко аккомпанировал на фортепьяно) и выпив водку, мы бросили на морского, кому бежать за новой бутылкой. Жребий выпал мне. Я взял свой маленький чемоданчик и, пройдя через потайную дырку в заборе, оказался на улице (в Мастеровом переулке). Сбегав в магазин, я возвращался обратно через ту же дыру. Но на моё несчастье, издали меня заметил зам. начальника строевого отдела кап. 2 ранга. Шапарь. Его все боялись больше, чем начальника строевого отдела, полковника Челидзе. Он поманил меня пальцем, но я и не подумал подойти к нему, а бросился в подъезд, в свою роту. Шапрь последовал за мною. Видимо, он заметил четыре нашивки на моём рукаве, и понял из какой я роты. Я бежал по лестнице на четвёртый этаж, когда Шапарь входил в подъезд. И тут вдруг, мой чемоданчик, от тряски раскрылся, у него был плохой замок, бутылка выскочила, ударилась горлышком о ступеньку и улетела в межлестничный пролёт. Она вдребезги разбилась перед самым носом Шапаря.

Я же забежал в роту и сказал дневальному, что за мною гонится Шапарь. Затем забежал в туалет и закрылся в кабинке. Это первое, что пришло мне на ум. Я надеялся, что дневальный предупредит ребят в ленинской комнате, но он ничего не предпринял. Шапарь поднялся в роту и спросил дневального, где спрятался только что прибежавший курсант? Дневальный меня не выдал. Шапарь снял его с дежурства и потребовал дежурного по роте. Вдвоём они стали обходить кубрики и дошли до ленинской комнаты. Оттуда доносились звуки гитары, пианино и пение, но дверь была заперта. Шапарь постучал, и его впустили. Ребята подумали, что это я пришёл с очередной бутылкой. Шапарь всех переписал, снял дежурного по роте и велел вызвать командира роты. Потом было разбирательство. Больше всех досталось Тольке Гороховскому, как организатору пьянки, его посадили на гауптвахту. Миша Седых и Толя Черненко отделались нарядами вне очереди. Я же остался не при чём.

По окончании четвёртого курса у нас была практика на крейсере «Комсомолец». Перед выходом в море, мы несколько дней стояли у причала на острове Мощный (бывший финский о. Лавенсари). На острове был только небольшой морской погранотряд, и сохранилось очень много следов войны. Я видел врезавшиеся в песок немецкие самолёты, старые зенитные орудия, снаряды, гранаты. Полузасыпанные окопы, в которых можно было увидеть останки воинов, винтовки, автоматы, пулемётные ленты. Время словно вернулось назад в 1943 год.

Потом мы вышли в море и опять прошли всю Балтику (Таллин, Ригу, Калининград), опять стреляли из главного калибра, но самым примечательным были киносъёмки фильма «Москва – Генуя», которые проводились на крейсере, и в которых участвовала наша рота. Курсантов переодели в итальянскую форму, а настоящие известные артисты играли глав государств. Они вели переговоры на итальянском крейсере в Генуе. У меня сохранилось несколько фотографий, где засняты эпизоды из фильма, благодаря моему портативному фотоаппарату «Кодак», который всегда был при мне.

Отпуск я провёл сначала в Одессе, в гостинице на ул. Дерибасовской, а затем в Кишинёве, у двоюродного брата дяди Андрея по материнской линии. Ничего особо интересного в отпуске не случилось. Просто я побывал в двух ранее неизвестных мне городах. В Молдавии попробовал много хороших молдавских вин.

В сентябре 1965 г. нас послали на уборку картошки. Делали это на каждом курсе. Просто я об этом ещё не писал. Это было обязательным ритуалом в борьбе за благосостояние народа. Иногда мы сами убегали с вечерней самоподготовки на разгрузку вагонов в Старый Петергоф. За это платили наличными, а с наличностью у нас было туго.

На складе в Старом Петергофе, после разгрузки вагона.

На пятом курсе, я всерьёз стал задумываться о женитьбе. Многие мои сокурсники были уже женаты, а поток свадеб продолжался со всё возрастающей интенсивностью. Вот и я занялся поисками подруги жизни. Ходил на танцы, на вечеринки, на свадьбы однокашников. Свободных девушек было много, но такой, чтоб всерьёз тронула моё сердце - не находилось. И вот на новогодней вечеринке (уже в 1966 г.) в одной из петергофских квартир мне приглянулась симпатичная, скромная Жанна. Я много танцевал с ней, о чём-то говорил, но слегка перебрал. Тогда я ещё не мог много пить. Ей это, наверное, не понравилось. Ночь мы провели в её доме. Спали на полу, вповалку, человек пять курсантов - пятикурсников. Утром я чувствовал себя неважно и не пригласил её прогуляться. За меня это сделал мой однокашник Валька Бледный. Когда я очухался, то понял, что совершил ошибку. Потом я встретил Жанну на танцах в училище. Она была с Валентином. Мы разговорились, потанцевали, и я хотел проводить её, но она сказала, что её проводит Валентин. Это меня очень огорчило. Во мне уже разгоралось чувство любви. Я не хотел терять Жанну. Понимал, что другой такой девушки мне не встретить. Я ещё надеялся, что их роман с Валькой Бледным быстро закончится и мне повезёт, но всё складывалось против меня. Валька вцепился в неё как клещ и не отпускал от себя. С расстройства я начал курить. Это хоть как-то притупляло чувство утраты. Потом я встречал Жанну несколько раз. Мы разговаривали, улыбались друг другу, я чувствовал, что нравлюсь ей, но бросить Валентина она не могла. Он уже сделал ей предложение, и она дала согласие. За два месяца до окончания училища состоялась их свадьба. Я на ней не был, хоть и был приглашён. Я продолжал вращаться в прежнем, привычном кругу: дом, училище, мать, мотоцикл, радиостанция.

Весной 1966 г я вступил в Коммунистическую партию Советского Союза. Не потому, что я был ярым коммунистом, а так, за кампанию. Все курсанты вступали. Нам внушали, что офицер должен быть коммунистом. Против коммунистов я ничего не имел, и считал, что с отдельными недостатками партии можно бороться, находясь в её рядах.

Практика на катерах, 1966 г.

(А.Черненко, я, и М.Седых)

В конце пятого курса у нас была последняя практика. Проходили мы ёё на катерах в Финском заливе. Занимались штурманским делом, радиосвязью, ходили на шлюпках. Посетили все кронштадские форты. За это время нам пошили офицерскую форму, и мы стали готовиться к выпускному параду.

Когда речь зашла о распределении, я попросил, чтобы меня оставили в Лен. ВМБ, поскольку тут у меня мать, она одна и нуждается в уходе. Командир роты приложил все усилия, чтобы устроить меня на новостроящийся корабль, стоящий у стенки Балтийского завода. С корабля приходили двое офицеров, разговаривали со мной и сказали, что дадут запрос на меня. Всё складывалось как нельзя лучше.

Потом состоялся выпуск, и мне неожиданно вручили предписание: после отпуска убыть на Северный флот, в распоряжение Начальника разведки КСФ. Что-то не сработало в ходатайстве моего командира роты. Я огорчился, но сказал матери, что бы она не расстраивалась. Мол, отгуляю отпуск, уеду на Север и там подам рапорт о переводе в Лен. ВМБ.

Выпускной парад. На плацу наша рота. 2.09.1966 г.

В отпуск я отправился в Севастополь. Много слышал об этом красивом городе и давно хотел побывать в нём. Там я устроился в гостинице и целыми днями бродил по городу, ездил на пляж, но через неделю мне там надоело, и я решил перебраться куда-нибудь поближе к морю, к горам.

Купив билет в кассе автобусной станции до Ялты, я обратил внимание на одну девушку, которая стояла за мной и всё время тёрлась о меня упругой грудью. В автобусе я забыл о ней, но когда мы остановились в Ласточкином гнезде, и я любовался с балюстрады расстилающимся внизу морем, она оказалась рядом.

- Ты один? – спросила она.

- Один, - ответил я.

- А куда едешь?

- В Ялту.

- У тебя там родственники?

- Никого у меня там нет. Я из Ленинграда, отдыхаю дикарём.

- А я из Москвы. Может, отдохнём вместе? Снимем где-нибудь комнату. Представимся мужем и женой. Так будет дешевле.

Я подумал и согласился. Мне уже надоело одиночество. До Ялты мы не доехали, а вышли в Симеизе. Там комнаты были дешевле, да и горы красивее. Сняли комнату метрах в трёхстах от моря, за санаторием. В отношении моей новой знакомой у меня не было ещё никаких планов. Звали её Света. Это была ядрёная, энергичная женщина лет двадцатипяти. В первый день мы сходили вместе на море, искупались, посидели в кафе и пошли спать. Долго лежали в темноте на разных кроватях и разговаривали. Мысль о близости у меня возникала не раз, но я никак не мог решиться вот так сразу перейти в наступление. Я много курил и, наконец, уснул.

На второй день мы пошли на море с утра. До обеда загорали, купались. Потом отдыхали в своей комнате, а часов в пять я отправился на прогулку в горы. В горах не было ни кого. В изобилии росли дикие яблони, груши, кизил, ежевика.

Поднимались всё выше и выше, я набрёл на какую-то каменистую просёлочную дорогу и пошёл по ней. Вскоре впереди показались виноградники и постройки. Там был винодельческий совхоз. Я уже собирался свернуть с дороги в лес, но тут дорогу мне преградила большая серая собака. Она стала яростно лаять. Видимо мои голые ноги в коротких шортах ей не понравились. Местные жители так не одевались. Откуда ни возьмись, прибежали другие собаки и обложили меня со всех сторон. В руках у меня была палка, но я не решился ею воспользоваться. Когда собаки подступили совсем близко, я сел на землю и положил палку рядом. На собак это подействовало успокаивающе. Одна собака приблизилась и понюхала меня. Я зевнул и лёг посреди дороги, заложив руки за голову. Собаки по очереди подходили и обнюхивали меня. Потом сели в кружок. Я закрыл глаза и претворился, что сплю. Собаки стали зевать и легли рядом. Полежав с полчаса, сперва одна, потом другая встали и побежали в село. За ними поплелись и остальные. Я остался один. Поднялся, взял палку и пошёл в горы.

Вечером я рассказал свою историю Свете. Она предложила выпить за наше знакомство и за моё спасение от собак. Выпив, мы стали целоваться и, наконец, соединились в жарких объятиях. После этого всё пошло как по маслу. Я уже не стеснялся своих мужских желаний.

Дня через два я убедил Свету прогуляться со мною в горы. Мы поднимались всё выше и выше в лесном массиве, пока не дошли до отвесных скал. Под ними были осыпи из больших камней.

- Давай отдохнём здесь и позагораем на камешке, - предложила Света.

Я согласился. Она разделась, но пляжного костюма на ней не было.

- Ты не против, если я разденусь совсем? – спросила она.

- Раздевайся, - ответил я, немного смутившись, и через минуту увидел её обнажённые белые груди и венчик аккуратных тёмных волос на лобке.

- Ты тоже можешь раздеться совсем, - заявила она.

- У меня не всё так красиво как у тебя, - смущённо ответил я, - лучше я останусь в трусах.

- Не стесняйся, здесь никого нет. Ты получишь наслаждения, о которых ещё не знаешь.

Трусы у меня уже предательски оттопырились, и возникло желание. Оно разрасталось как снежный ком. «Чёрт с ней» - подумал я. Пусть смотрит, если ей это надо. В результате я скинул трусы и предстал пред Светой во всём мужском великолепии. Она обхватила мои бёдра руками, присела на корточки, и вскоре я узнал, что такое минет.

Прогулки в горы стали ежедневными. Мы забирались в самые укромные уголки и занимались любовью. Даже не любовью, а чистым сексом. Не было объятий, поцелуев, нежности. Наоборот. Во мне просыпалась страсть и какая-то жестокость. Мне хотелось причинить ей боль, и я, пристроившись сзади, до синяков сжимал её груди. Вид обнажённого женского тела хорошо возбуждал меня, а Света каждый раз придумывала всё новые и новые половые позиции. И я понял, что в сексе я профан, что я почти ничего не знаю и не умею. Позже, перед самым отъездом, выяснилось, что Света – профессиональная московская проститутка и работает в дорогих гостиницах (официально она была массажисткой в поликлинике).

Вскоре мы с ней расстались, и я вернулся в Ломоносов. Я не жалел об этом. Такой связи с женщиной я уже не хотел. Это была порочная связь. Мне нужна была любовь, ласки, нежность, а тут - одно скотство.

У меня оставалась ещё неделя отпуска дома, и я считал, что мои любовные похождения закончились. Надо было продать мотоцикл, сделать кое-какие дела, купить всё необходимое для службы на Севере. Но судьба распорядилась иначе.

Дня через два после возвращения с юга я встретил девушку, с которой Толька Гороховский был на выпускном балу. Она жила в Ломоносове и последние два месяца Анатолий постоянно находился у неё. Она узнала меня, и мы разговорились. Звали её Мила (Людмила). Вспомнили Анатолия, который уехал служить на Дальний восток, и я спросил, отчего она не поехала с ним?

- Я не хочу больше замуж, - ответила она. – Я не могу долго любить и ждать одного человека. Такой уж у меня характер. - Потом помолчала и предложила. - Хочешь, заходи ко мне вечерком. Посидим, вспомним Анатолия, попоём его песни. Ведь вы же были друзьями? Я действительно уже скучал по своим однокашникам и согласился.

Вечером я был у Милы. Жила она в деревянном доме недалеко от меня вдвоём с матерью в маленькой отдельной двухкомнатной квартирке. На столе стояла бутылка водки, мы выпили, и потекли задушевные разговоры. Мила показала мне тетрадь, в которой рукой Анатолия были написаны два стихотворения, посвящённые ей. Для меня они были новы, и я попросил Милу переписать их в мою тетрадь. Вскоре пришла её подруга, и мы стали петь песни (подруга неплохо играла на гитаре). Простились за полночь. Мать дома не спала, ждала меня и стала расспрашивать, где я был и чем занимался. Я рассказал ей всё, врать я не умел.

На следующий вечер я опять был у Милы. Опять была подруга, были вино, песни. От Милы я узнал, что она тяжело больна глаукомой и ей грозит слепота. Узнал также, что она не может долго обходиться без мужчины. Мила вспоминала интимные подробности близости с Анатолием, его страсть и его юмор во время совокупления. Так, что неизвестно от чего она больше испытывала оргазм, от близости или от смеха.

Когда я собрался уходить, она предложила. - Останься у меня, я так скучаю по мужским ласкам. И я остался, но не на всю ночь. Домой я пришёл в первом часу. Мать не спала и стала ругать меня. Она уже навела справки об этой Миле и боялась, как бы я не увлёкся ею всерьёз и не женился на ней. Я успокоил её. У нас было ещё пара свиданий, потом мой отпуск закончился.

Значительно позже, лет через десять, я узнал, что мать Милы заболела раком и через два года умерла. Мила стала сильно пить, опустилась, таскалась со всякими пьяницами. Её болезнь обострилась, и она окончательно ослепла. Через четыре года она покончила с собой.