На корабле

На корабле.

В начале октября 1966 г. я прибыл в Североморск, в отдел кадров флота. С неделю жил в гостинице «Ваенга», потом меня пригласил на беседу Начальник разведки КСФ, контр-адмирал Разумный. Он сказал, что служить я буду на корабле радиотехнической разведки (КРТР) «Вертикал», который базируется в Горячих ручьях (под Полярным), в должности инженера радиотехнической службы (РТС). И приказал убыть туда.

От Североморска до Полярного я добрался рейсовым катером, переплыв Кольский залив. Дальше пешком километра четыре по каменистой грунтовой дороге, идущей между сопками. Передо мной открылась небольшая бухта, в которой стояло шесть кораблей. Корабли были маленькие и по виду – рыболовные сейнеры, только флаги у них были военные, гидрографические. Два самых крупных корабля, проекта «Китобоец», водоизмещением 1200 тонн – «Вал» и «Вертикал», остальные рыболовные сейнера 900 – тонники «Гироскоп» и «Анемометр» и 600 – тонники «Буй» и «Веха». Я понял, что попал в «дыру».

Лейтенант Ю. А. Берков, 1966 г.

Быстро нашёл свой «Вертикал» и вызвал дежурного по кораблю. Тот повёл меня к командиру. Мы зашли в тесную прокуренную каюту. На небольшом столике стоял графин, стаканы и несколько открытых консервных банок. Пепельница ломилась от окурков. По обе стороны от стола сидели три капитан-лейтенанта. Были они под «шафе». Я знал, что командир корабля капитан-лейтенант Шульпин, но кто из них кто, не знал. Поэтому, глядя на всех сразу, поднял ладонь к фуражке и отрапортовал:

- Товарищ капитан-лейтенант! Лейтенант Берков прибыл для дальнейшего прохождения службы!

Все трое уставились на меня. Потом один, с раскосыми глазами, (позже я узнал, что это старпом Абашин), взял стакан, наполнил его из графина на половину и протянул мне.

Я очень удивился. Пить я не хотел.

- Пей! – сказал он.

Я поднёс стакан ко рту и почувствовал резкий запах спирта. Чистый спирт я ещё никогда не пил. Набрал полные лёгкие воздуха, выпил стакан и выдохнул. Глотку обожгло, дыхание перехватило, а из глаз потекли слёзы. Тогда тот же кап-лей берёт другой графин с полки, наливает половину стакана и протягивает мне. Я отрицательно мотаю головой и пробую перевести дух.

- Пей. Вода, - говорит кап-лей.

Я с жадностью выпиваю стакан и облегчённо вздыхаю.

- Служба пойдёт, - говорит капитан-лейтенант. - Садись!

Я сажусь рядом с ним и начинаются расспросы. Все трое выпили ещё по чуть-чуть, но мне больше не наливали. Я узнал, кто из них командир, кто старпом, а кто замполит. Потом мне показали мою каюту. Поселили меня на нижней палубе вместе с механиком, лейтенантом Игуменьщевым, который тоже только что пришёл на корабль из училища им. Дзержинского. Так началась моя служба на корабле.

На вечерней поверке меня представили личному составу, потом начальник РТС (мой непосредственный начальник) капитан-лейтенант Мисчанчук (он сменился с дежурства по штабу) показал мне моё хозяйство. Это были две лаборатории, набитые всякой разведывательной аппаратурой. Оказалось, что радиорубка и радиосвязь тоже в моём заведовании.

Ниже привожу список офицерского состава корабля:

- командир капитан-лейтенант Шульпин;

- помощник капитан-лейтенант Абашин;

- замполит капитан-лейтенант Армаш;

- начальник РТС –

командир БЧ-4 капитан-лейтенант Мисчанчук;

- штурман старший лейтенант Бутурлин;

- инженер РТС лейтенант Берков;

- командир БЧ-5 лейтенант Игуменьщев;

- врач старший лейтенант Захаров.

Было ещё несколько мичманов – старшины команд и младших командиров срочной службы – старшины 1 и 2 статей.

У командира корабля, помощника и замполита были отдельные квартиры в Полярном. Там жили их семьи. Начальник РТС снимал комнату в Полярном и переводился в Москву, в Главный штаб. Там у него служил брат. Механику Игуменьщеву выделили комнату в Горячих ручьях, поскольку он был женат и имел маленького сына. У доктора тоже была комната на берегу. А мы со штурманом жили в каютах. Мы были холосты, и нам жилплощадь на берегу не полагалась.

На следующий же вечер на корабле произошло ЧП (чрезвычайное происшествие). Я услышал шум в коридоре и выглянул из каюты. Толпа разъярённых матросов ломала дверь в старшинскую каюту. Оттуда доносились вопли. Я протискался сквозь толпу к дверям и потребовал старшин открыть каюту. Не сразу, но дверь мне открыли. В каюте я увидел окровавленного матроса. Вся толпа взревела и попыталась ворваться, чтобы учинить самосуд. Я преградил им дорогу. Двух моряков пришлось подмять под себя, прежде чем страсти поостыли. Матрос Трофимов (из моей команды), с разбитым носом вышел из каюты, а я обещал во всём разобраться.

Тут же доложил замполиту (который дежурил по кораблю и сидел наверху в своей каюте). Вдвоём мы стали разбираться в случившемся. Оказалось, что командир отделения вызвал матроса Трофимова (довольно щуплого и тщедушного парня) в каюту и предложил ему половую связь в извращённой форме. Трофимов наотрез отказался. Тогда его стали бить.

Вызванные старшины не признались в своих сексуальных домогательствах и сказали, что били Трофимова за то, что он им нагрубил. Воспитывали.

Дело огласке не придали, а старшин – командиров отделений, сняли с должностей, лишили старшинских погон и отправили в общий кубрик. На их место назначили новых военнослужащих. Команда корабля успокоилась и всё пошло своим чередом.

Через неделю я подал рапорт командиру о моём переводе в Лен. ВМБ. Объяснил причину. Командир усмехнулся и сказал, что у меня нет никаких шансов. Служить мне здесь, как медному котелку! Но рапорт передал командиру отряда кап. 1 ранга Чивилёву. Тот вызвал меня и объяснил, что служить я должен там, куда меня послала Родина, и что по приказу Главкома, служить мне здесь на Севере не менее пяти лет. А там и ещё лет пять добавят. Если у меня дома больная мать, то незачем было лезть мне в училище. Я понял, что застрял в этой «дыре» надолго.

Вскоре я получил первое задание. Меня с шестью матросами направили в губу Кислую собирать топляк. Там была осушка с ровным плоским грунтом – гранитная плита. На ней во время отлива оставалось много плавающих у берега брёвен. Спуститься на осушку можно было по пологому откосу. Нас уже ждала грузовая машина, когда на катере мы прибыли на место. Машина спустилась на гранитную плиту, а матросы стали грузить в неё брёвна. Брёвна были тяжёлые, но через пару часов машина была полна.

Начался прилив. Я дал команду садиться в машину и уезжать. Но машина никак не хотела заводиться. А вода всё прибывала. Когда затопило колёса, я приказал уходить всем на берег. Почти по пояс в холодной воде мы добрались до берега. Я позвонил в отряд и доложил о случившемся. Мне приказали найти трактор и вытащить машину. Пока я искал трактор, машина уже погрузилась по самые борта. Вскоре и их не стало видно. Брёвна поплыли из утонувшей машины в разные стороны.

Когда снова начался отлив, на тракторе удалось подобраться к машине и зацепить её. Вскоре машина была на берегу, но вместо брёвен в ней было полно селёдки. Мы набрали целый мешок. Так закончилась моя эпопея с дровами.

В конце октября начальник РТС Мисчанчук перевёлся в Москву, в Главный штаб и меня поставили на его должность.

В свой первый поход я ушёл в последних числах октября. Нашей задачей было вести наблюдение за учениями кораблей НАТО в средней Атлантике. По выходе из Кольского залива стало прилично качать. В курилке на полу лежали матросы и блевали в таз с водой. Никто не курил, только матом ругались больше обычного. Меня тоже несколько раз стошнило. Я ходил зелёный и не мог есть. Командир корабля сказал, что дня через два станет легче. И действительно, через пару дней полегчало. Матросы и офицеры начали приходить в себя. На боевых постах в РТС велось непрерывное наблюдение за сигналами береговых (Норвежских) и корабельных радиолокационных станций, за УКВ радиосетью. С нами была также береговая группа радиоразведчиков, которые были прикомандированы и вели наблюдение за эфиром. Всё более-менее интересное писалось на магнитофоны и анализировалось.

По выходе в северную Атлантику начались наблюдения за лодочными РЛС (AN/BQQ-9). Нас интересовали позиции боевого патрулирования американских подводных ракетоносцев в северной Атлантике.

В начале меня ставили дублёром на ходовые вахты к штурману и к старпому. Через неделю я нёс вахту уже самостоятельно. В мои обязанности входило определение места корабля в море, работа с картами, наблюдение за окружающей обстановкой по РЛС, расхождение с другими судами. Когда сильно качало, весь штурманский инструмент часто летел на пол.

Особенно тяжелы были ночные вахты с 4-х до 8-ми. Половина четвёртого меня будил дежурный по кораблю. Я умывался, выпивал стопку водки или коньяка для бодрости и шёл разводить очередную смену матросов на боевые посты. Потом заступал сам.

В ноябре мы были уже близки к району учений, как вдруг из штаба флота пришла радиограмма. В ней сообщалось, что потеряна связь с подводной лодкой «Ленинский комсомол». Она шла из Карибского моря домой в Западную Лицу. Район её возможного местопребывания был весьма велик, а мы были в сутках хода до этого района.

Мы изменили курс и пошли на поиски лодки. Через несколько часов я засёк переговоры по УКВ экипажей наших разведывательных самолётов ТУ-16РЦ. Один из них сообщил, что обнаружил ПЛ. Мы пошли в точку местонахождения лодки и за восемь километров с помощью РЛС «Дон» обнаружили её рубку. Подойдя на полкилометра, установили связь по УКВ. Их аварийный передатчик еле дышал. Сели батареи. С лодки нам сообщили, что у них авария. Пожар в первом и втором отсеках. Сейчас отсеки загерметизированы и пожар потушен, но в них осталось 39 человек. Все они погибли. Радиосвязи с землёй нет, поскольку радиорубка, находящаяся во втором отсеке, сгорела. Мы передали эту информацию в штаб флота и получили приказание сопровождать лодку и поддерживать связь с ней.

Лодка шла малым ходом в надводном положении, и её вскоре обнаружили американские и английские противолодочные самолёты. Они постоянно совершали облёты, фотографировали лодку, фотографировали и нас. Мы передали на лодку свою запасную УКВ радиостанцию и помогли подключить её на ходовом мостике к сети. Теперь связь с лодкой стала надёжной.

Две недели мы сопровождали аварийную лодку, и уже в наших терводах её встретили наши спасатели. За это время радиообмен был очень интенсивным. Нас засыпали радиограммами, на которые командир устал отвечать. Через несколько дней вышел из строя наш главный киловаттный передатчик. Запасной был маломощным и из Атлантики не доставал до базы. Командир приказал наладить связь, во что бы то ни стало. Я обнаружил, что в блоке питания сгорел контактер. Запасного у меня не было. Перематывать катушку долго. Тогда я взял спичечный коробок и подложил под коромысло с контактами. Контакты замкнулись и передатчик заработал. Так мы и дошли до базы.

А ещё в этом походе я впервые применил аппаратуру сверхбыстродействующей (СБД) радиосвязи «Акула-2ДП». Она стояла на корабле уже пару лет, но радисты работали по старинке на телеграфных ключах. Это считалось надёжней. Теперь они страшно уставали, ведя такой интенсивный радиообмен. Я включил аппаратуру, набил сообщение на бумажной ленте и выстрелил в эфир без всякой надежды, что оно будет принято. К моему удивлению, через несколько минут получил квитанцию из Москвы. Оказывается, всё сработало и я стал часто пользоваться СБД. Потом я получил благодарность от флагманского связиста флота за активное использование СБД радиосвязи. В конце ноября мы опять были в Горячих ручьях. Вскоре на пару месяцев встали на ремонт в завод в Чалм-пушку.

Пока стояли в заводе, я пару раз побывал дома. Командир отпускал меня на пару дней. Я приезжал в Мурманский аэропорт и садился на вылетающий в Ленинград самолёт (с биллетами были проблемы, а так улететь одному было проще). Дома я встретил и новый 1967 год.

Находясь в заводе, я сконструировал широкодиапазонную направленную УКВ-антенну. Наши корабельные посты перехвата УКВ не могли пеленговать обнаруженные излучения, и это затрудняло их привязку к источнику. Антенну мне сварил опытный сварщик за бутылку спирта из тонких металлических трубок, которые я заблаговременно нарезал ножовкой. Вообще, надо сказать, что за спирт на заводе можно было сделать всё. Это была универсальная валюта.

Спирта на корабль получали много (более 20 литров в месяц), но почти весь он уходил на оплату ремонтов. Механик доставал за спирт форсунки для дизелей, сальники для компрессоров, подшипники и прочее. Вообще-то он оказался не очень расторопным и контактным парнем и за него многое делал старпом Абашин.

Вращающаяся УКВ-антенна моей конструкции на крыше корабельной лаборатории.

После выхода с завода, меня как молодого отправили в отпуск зимой. Половину отпуска я провёл дома, а вторую на Дальнем Востоке. Я решил навестить своих друзей Мишку Седых и Славку Смыкал. Они служили на ТОФ, и я изредка с ними переписывался.

Самолётом Ту -104 я прибыл во Владивосток, а оттуда автобусом в посёлок Большой камень, Шкотовского района. Там на малом противолодочном корабле служил лейтенант Седых.

Встреча была очень тёплой. Посидели у него в каюте, выпили и проболтали всю ночь. Утром на рейсовом автобусе отправились во Владивосток. Помню, как после бессонной ночи я заснул в автобусе, держась за поручень. Меня кидало из стороны в сторону, а я висел, держась мёртвой хваткой, и лишь изредка просыпался.

Во Владивостоке я устроился в гостинице «Золотой рог», отоспался, а ближе к вечеру мы с Мишкой отправились на остров Русский, в бухту Парис, где на ПЛ проекта 641 служил лейтенант Смыкал. Плыли на пароме «Адмирал Невельской». В ту зиму морозы во Владивостоке стояли сильные, и залив Золотой рог замёрз. Паром с трудом пробивал себе путь во льду. Вместо часа мы плыли уже три часа. Паром отходил назад, разгонялся и таранил лёд своим корпусом. Уже на подходе к острову паром получил пробоину, и в трюма стала поступать вода. Из туалета всё поплыло по нижнему кубрику. Пассажиры поднялись наверх. На палубе стало тесно. Наконец мы причалили.

Славку в этот вечер мы не нашли. Было уже поздно. Сидели в ресторане и пили шампанское. Более крепких напитков на острове не было (сухой закон). На ночь устроились в гостинице, прихватив с собой из ресторана ещё три бутылки. Просидели всю ночь, но были абсолютно трезвыми. Шампанское нас уже не брало.

На следующий день заявились к Славке на лодку. Он страшно обрадовался и по такому поводу достал из сейфа трёхлитровую банку со спиртом. Она была закрыта красной резиновой пробкой, которая наполовину уже растворилась, и спирт был весь розовый.

- Извините, - сказал он, - другого ничего нет. Вообще-то я мне пью, а это так, для медицинских и технических целей.

Мишка понюхал спирт и поморщился. – Резиной воняет.

- А ты не нюхай, а пей, - возразил я.

Мы налили по сто грамм и выпили. Меня чуть не стошнило. Думал, заболит живот или будет отравление какое, но ничего страшного не случилось.

В гостинице я прожил неделю. Посмотрел Владивосток, навестил ещё некоторых однокашников. Не нашёл только Гороховского. Он был в море. Узнал, что он женился на местной девушке и живёт в частном доме.

Процесс вылета из Владивостока занял двое суток. Накануне прошёл сильный снегопад. Во Владивостоке это была большая редкость. Аэропорт занесло, и самолёты стояли в ожидании, когда солдаты лопатами расчистят взлётно-посадочную полосу.

Наконец мы вылетели в Новосибирск. Там была пересадка на Ленинград. Часа через три прилетели, и тут оказалось, что наш багаж перепутали, отправили с московским рейсом, а их багаж улетел в Ленинград. Пассажирам предложили получить свои вещи через двое суток. Я то мог подождать двое суток, но некоторые пассажиры летели через Ленинград транзитом, что им было делать?

Через двое суток я снова был в аэропорту Пулково. Прождал часа два. Наконец по ленте транспортёра поползли наши вещи. Их стали разбирать пассажиры злополучного рейса, а моего чемодана всё нет. Наконец все вещи разобрали, и на круге остался один чемодан. Я с трудом узнал его. Замки сломаны, а чемодан перевязан какой-то грязной верёвкой. Мне предложили открыть его и проверить содержимое. Я развязал верёвку, открыл чемодан и обнаружил внутри опись. Мне объяснили, что в Новосибирске мой чемодан раскрылся сам собой, и всё его содержимое вывалилось. Поэтому сделали опись вещей. Внутри всё было перевёрнуто и помято. Красная рыба (балык) была завёрнута в новый только что купленный костюм. Банка красной икры пропала (в описи она не значилась). Я взял чемодан, завязал верёвкой и поехал домой. Жаловаться было бесполезно.

Когда я прибыл из отпуска в Горячие ручьи, экипаж корабля уже готовился к новому походу в Атлантику. К тому времени у меня сложились хорошие, дружеские отношения с командиром и он переселил меня в отдельную каюту на верхней палубе, рядом со своей (раньше в ней жил Мисчанчук). Оставаясь дежурить на корабле, после отбоя он обычно приглашал меня к себе и предлагал: - Давай, Алексеич, по пять капель!

Где пять, там и десять. Вскоре на столе появлялась закуска, принесённая боцманом, и застолье продолжалось до двух, а то и до четырёх часов ночи. Потом командир говорил:

- Ну, ты поспи немного, а в 6.00 организуешь подъём личного состава, физзарядку, приборку. К подъёму флага (в 8.00) разбудишь меня.

Беседовать с командиром было интересно. Он многое знал, много повидал, но постоянный недосып очень угнетал меня. Приходилось много курить, вести малоподвижный образ жизни (любую свободную минуту я использовал для сна) и я стал полнеть, у меня сильно полезли волосы.

Изредка со штурманом мы выбирались в увольнение, в Полярный. Заходили в ресторан, сидели, отдыхали за рюмкой водки или коньяка. Штурман знакомился с женщиной и уходил провожать очередную пассию, а я возвращался на корабль один. Я не умел и не хотел знакомиться с женщинами ради того, чтобы только переспать.

Но как-то зимой мы возвращались из ресторана вместе в приличном подпитии. Было темно, холодно, поздно и штурман предложил: - Пошли напрямик по тропинке через сопки. – Я согласился, и мы полезли куда-то, не зная толком дороги. Помню какие-то склады, колючую проволоку, лающих собак. Наконец мы вышли к какому-то бараку. Куда идти дальше – не ясно. Постучали в дверь. Нам открыла молодая женщина. Мы сказали, что заблудились и спросили, как выйти на дорогу, ведущую в Горячие ручьи? Она посмотрела на нас и сказала: - Ну, куда ж вы пойдёте такие? Ещё заблудитесь и замёрзните. Ночуйте у нас.

Мы вошли в дом и увидели вторую женщину лет двадцати шести. Сняли шинели в прихожей и вошли в хорошо натопленную комнату. Вскоре на столе появилась бутылка, закуска. Женщины оказались гостеприимными. Познакомились, и выяснилось, что обе они подруги и служат в милиции. Обе не замужем. А этот барак – общежитие.

Просидели до часу ночи и окончательно захмелели. Помню, что меня отвели спать в тёмную комнату, помогли раздеться и оставили одного. Я тут же уснул как убитый.

Проснулся я среди ночи, лёжа на спине, и понял, что меня насилуют, сидя верхом на моём детородном органе. Но ничего сделать не мог, да и не хотел. Потом я снова уснул и проснулся во время очередного полового акта. Так повторялось всю ночь. Лишь под утро меня оставили в покое.

В восемь утра разбудили. Подругам надо было на службу. Я пошёл умываться на кухню и встретил штурмана. Он выглядел весьма помятым.

- Ты помнишь, что было ночью? – спросил он.

- Помню, - ответил я.

- Ну, и что ты об этом думаешь?

- А мне всё равно… Яички только побаливают.

- У меня тоже. Ну и девки! Это они из нас вместо платы за ужин всё выкачали. А ты бумажник проверил?

- Нет.

- Надо бы проверить.

Но проверять бумажник я не стал. Нас напоили кофе, пригласили заходить ещё и мы расстались. Больше я к ним не заходил.

В очередной поход мы вышли в начале марта. Целью похода было наблюдение за учениями НАТО в средней Атлантике. На подходе к району учений, на дистанции 90 км, я обнаружил английский противолодочный авианосец «Эссекс» по его приводному УКВ-радиомаяку. Помогла моя новая антенна. Мы сблизились с эскадрой. В ней оказалось семь кораблей. Противолодочный авианосец «Эссекс», фрегат «Фарагат» и пять эсминцев. Один из них оказался старым знакомым моего командира – эсминец «Кортни». Про него я услышал от командира историю их знакомства.

Оказывается, год назад командир был в таком же походе и встретил этот эсминец. Тот подошёл к нашему кораблю и их командир в мегафон прокричал: «Рашен, чейндч! Рашен чейндч!». Наш командир неплохо знал английский, и вскоре они договорились об обмене сувенирами. В качестве наших сувениров была водка и папиросы «Беломорканал». Со стороны американцев были предложены пиво, банки с ананасами и порнографические журналы «Плейбой». Бросили друг другу концы, сцепились, сошлись бортами и легли в дрейф. Начался интенсивный обмен, который продолжался минут двадцать. Замполит Армаш не присутствовал при этом (отсиживался в каюте) и командира не заложил. Они были друзьями.

Английский противолодочный авианосец «Эссекс», 1967г. Американский эсминец «Кортни», 1967 г.

Вообще-то, этот замполит оказался неплохим мужиком. Высокий, физически очень крепкий, он занимался вольной борьбой и был чемпионом Северного флота. Однажды мы с ним в шутку схватились в его каюте, и он тут же положил меня одной левой, хотя и я не был слабаком.

С неделю Мы ходили за авианосцем, писали и анализировали излучения, снимали на плёнку корабли, противолодочные самолёты «Треккер» и пытались понять, как они ищут и обнаруживают подводные лодки. Как выяснилось, ПЛ было две – одна норвежская, другая английская. Эскадра маневрировала, и мы часто мешали их кораблям. Они давно уже поняли, что мы разведчики и от них не отстанем. Нам удалось перехватить их радиограмму, в которой они запрашивали у Пентагона кто такой «Вертикал»? И вскоре получили ответ: «Вертикал» - русское разведывательное судно, командир Леонид Шульпин.

Через неделю мы им надоели и после одного неудачного маневрирования, когда мы чуть-чуть не столкнулись с авианосцем, они уступили нам место в походном ордере, по корме, слева от авианосца. Мы поняли это, когда увидели их перестроение на экране РЛС. Командир занял отведённое нам место, и следующую неделю мы ходили в их ордере и вместе совершали все манёвры.

Наблюдали заправку авианосца в море. Судно-заправщик шло рядом с авианосцем на расстоянии 20 – 30 метров. С него на авианосец были поданы шланги и натянута канатная дорога, по которой вверх – вниз ползли ящики со всевозможными продуктами. Вскоре мы узнали, что это за продукты. С авианосца ежедневно летели в море пустые ящики из под пива, ананасов, апельсинов, бананов. Мы с завистью смотрели на негров, которые обслуживали самолёты, а в свободную минуту стояли у борта и ели свежие ананасы, бананы. Нам стало очень жаль бедных негров, которых так угнетали белые.

У нас же в трюмах не было ничего кроме ржавой воды, а в холодильнике лежала уже почерневшая рыба и такое же тёмное мясо. Хлеб и батоны хранились в полиэтиленовой упаковке, пропитанные спиртом. Они не черствели, но горчили даже после тепловой обработки в печи на камбузе.

Однажды над нами завис противолодочный вертолёт и стал нас фотографировать. Он висел над кораблём так низко, что можно было разглядеть лицо фотографа. Штурман Бутурлин вышел на крыло ходового мостика и погрозил ему кулаком. В ответ, англичанин достал откуда-то апельсин и запустил в штурмана. Я стоял рядом и, поймав апельсин, кинул его обратно в фотографа, но промахнулся. Потом я пожалел об этом. Надо было просто съесть апельсин, ведь у нас не было никаких фруктов, кроме яблочного сока. Моряки без витаминов покрывались прыщами, дёсна кровоточили. Доктор делал им переливание крови из вены на ноге в вену на руке. Это почему-то помогало, прыщи проходили.

Вообще говоря, никакой враждебности со стороны англичан и американцев мы не заметили. Это на уровне правительств была «холодная война», а со стороны простых людей, даже военных, не чувствовалось никакой враждебности. Было только любопытство.

Вообще меня поразили дисциплина и выучка на кораблях НАТО. Всё делалось очень чётко и быстро. Самолёты взлетали с интервалом в полминуты. Садились один за другим. При этом иногда казалось, что самолёт летит слишком высоко, что он не сядет. Но самолёт камнем падал вниз с высоты 6-7 метров, цеплялся задним крюком за трос и останавливался через пару секунд. Как лётчик выдерживал такие перегрузки, я не знаю.

Перед самым концом учения мне пришлось наблюдать катастрофу нашего самолёта - разведчика ТУ-95 (был сделан на базе дальнего стратегического бомбардировщика). Наши самолёты почти ежедневно облетали авианосец, проходя на уровне его борта на самой малой скорости. Жутко было смотреть, как громадная машина летит так низко. Пилоты, переговариваясь по УКВ, шутили: «Давай пугани их, посрезай им мачты!». Конечно, надо было иметь огромное мастерство, чтобы так вести машину. И вот в один, не очень прекрасный день, этот трюк закончился катастрофой. Наш самолёт, как обычно, прошёл над бортом авианосца и стал разворачиваться у него по носу. Но скорость была недостаточна, и он, скользнув на крыло, зацепил волну и рухнул, подняв тучу брызг. Пока мы пытались осмыслить происшедшее и что-то предпринять, я увидел, как авианосец лёг в дрейф, в борту авианосца открылась ниша и вывалилась площадка, на которую тут же выбежала аварийная команда. Все в оранжевых спасательных жилетах. Откуда-то сверху, со шлюпбалок полетел вниз катер. Именно полетел, и, подняв тучу брызг, закачался рядом с площадкой. Аварийная команда попрыгала в катер, тут же были отданы гини, взревел мотор и катер помчался к месту катастрофы. Из-за другого борта авианосца выскочил точно такой же катер и сделал то же самое.

Мы остановились и стали ждать. Никакой реальной помощи мы оказать не могли. Наши спасательные катера можно было спустить на воду в течение получаса, ещё с полчаса мы бы заводили моторы и, если бы завели, то шли бы со скоростью в 8 узлов. Но мы бы их не завели, поскольку аккумуляторы давно сели. Механик за катерами не следил и аккумуляторы не заряжал.

А англичане вскоре привезли на своих катерах семь трупов. Это был экипаж разбившегося самолёта. Оказывается, при ударе о воду, кабина оторвалась, и лётчиков выбросило в море. Все они были одеты в высотные костюмы, поддутые воздухом, и потому не утонули. Через два дня мы получили их с авианосца, запаянными в цинковые гробы, и поместили в холодильник. После этого команда отказалась есть мясо и рыбу. Пришлось перейти на консервы. Командование приказало прервать поход и возвращаться в базу. Мы снова вернулись в Горячие ручьи и занялись ремонтом.

Как-то сидя вечером на корабле и беседуя с замполитом (он был дежурным), я посетовал, что мать болеет, а я не могу ничем ей помочь. Перевестись в Ленинград нет никакой возможности. Он посоветовал мне обратиться в Главное политуправление СА и ВМФ. Я написал пространное письмо и стал ждать ответ. Потом слетал на пару дней домой и уговорил мать написать письмо Министру обороны СССР.

Ответа не было долго. Я уже побывал в отпуске и снова вернулся на Север, когда, наконец, получил письмо из ГПУ СА и ВМФ, в котором мне предлагалось перейти служить в Таллиннскую ВМБ на аналогичный корабль. Там тоже был отряд кораблей радиотехнической разведки. Меня очень удивило это письмо. Ведь я просил перевести меня в Лен. ВМБ только потому, что там живёт моя мать, а мне предложили служить в Таллинне. Конечно, это было лучше, чем на Севере, в такой дыре как Горячие ручьи, но ведь мать не поедет в Таллинн на старости лет. Да и где она будет там жить? Я написал второе письмо в Главное политуправление.

А служба продолжалась. Вскоре замполит Армаш ушёл с корабля в политотдел КСФ. На его место прибыл лейтенант Косташ. Он был неплохим парнем, но не имел никакого авторитета у команды. Будучи совсем молодым, он пытался заигрывать с матросами. А этого делать не следует. Начальник есть начальник, и он должен держаться строго и с достоинством. Моряки должны видеть в нём командира, а не своего парня.

Мне тоже прислали инженера РТС лейтенанта Василенко. Как специалист он был ещё никакой, но моряки почувствовали в нём надменность, высокомерие, эгоизм и всячески старались ему навредить. То воду горячую отключат в душе, то в замок каюты спичек напихают, то написают ему в кровать.

Механик Игуменьщев тоже воевал с матросами. Слабохарактерный и недалёкий, он целиком зависел от мичмана - старшины команды мотористов. Фактически тот исполнял функции командира БЧ-5.

Мой командир, Леонидыч, как я называл его, (Леонид Леонидович Шульпин) лелеял мечту поступить в Военно-морскую академию и готовился поступать на следующий год. Командование дало добро.

Старпом Абашин крепко зашибал, и постепенно превращался в алкоголика. Он уже никуда не хотел и ни к чему не стремился. Хотя был неплохим человеком и пользовался авторитетом у команды.

Сменилась и часть моряков срочной службы. У меня демобилизовался прекрасный радист, старшина 1 статьи Кобзев. На его место я поставил старшего матроса Адашкевича, но он был не равноценной заменой. Ему в помощь прислали из учебки (учебного отряда) матроса Золотарёва. Как оказалось позже, это был неплохой радист, но совершенно не переносил качки.

Летом в наш дивизион кораблей пришёл новый современный КРТР «Харитон Лаптев». Это был красивый корабль водоизмещением более 3000 тонн, напичканный самой современной разведывательной аппаратурой. Пришёл он вместо «Вехи», которую списали на металлолом.

В сентябре мы стали готовиться к новому походу. В заводе на корабль установили теплопеленгатор МИ-110К и загрузили гидроакустический буй МГ-409. В лаборатории установили приёмник гидроакустических сигналов и новый магнитофон. А ещё дали три комплекта ртутно-цинковых батарей для питания гидроакустического буя. Аналогичное радиотехническое вооружение было установлено на КРТР «Буй» и «Гироскоп». Всё это было окружено тайной, и мы терялись в догадках, каково будет следующее задание на поход.

Тайна открылась в ноябре. Нас послали искать позиции боевого патрулирования американских атомных ракетных ПЛ в северной Атлантике. МИ-110К была новейшая секретная теплопеленгаторная аппаратура для обнаружения теплового кильватерного следа ПЛ. Гидроакустический буй нужен был для подтверждения контакта. К тому времени «Гироскоп» уже вернулся из похода и доложил о нескольких контактах с ПЛ.

В свой третий поход я отправился уже старшим лейтенантом. Поход в северную Атлантику был тяжёлым. Всё время штормило. По началу я почти ничего не ел и мало курил. Но через неделю от качки в животе стало постоянно урчать. Хотелось что-нибудь проглотить. И не я один оказался такой. На ГКП поставили десятилитровую консервную банку с сушками и банку с вяленой воблой. Все кто нёс ходовую вахту, могли пожевать, если выло в животе. Я стал много курить, пытаясь сбить чувство голода. Курил папиросы «Беломор», «Север» и махорку «Золотое руно» (на берегу я купил себе трубку). Табак был крепкий и на время отбивал аппетит. Но всё равно я много жевал сушек и воблы, и ещё больше располнел к концу похода. Если из училища я пришёл на корабль с весом в 73 кг, то к концу третьего похода я достиг уже 84 кг.

Когда мы отошли далеко от базы, к берегам Канады, радиосвязь стала неустойчивой. Приём радиограмм вели при большом уровне помех. Поэтому дешифровать их было непросто. К тому же матрос Золотарёв совсем обессилил от качки. Он сидел в кресле, а голова его в наушниках болталась в разные стороны на тонкой шее. Пришлось и мне включиться в работу радистов. Я писал радиограммы вместе с ними. Потом мы всё несли шифровальщику и тот из трёх вариантов лепил один. Моё знание азбуки Морзе не пропало даром.

Поиск лодок в северной Атлантике занял два месяца. За это время я вполне освоил новую аппаратуру и понял, что искать лодки, имея максимальную скорость хода в 16 узлов, – гиблое дело. Нам приходилось двигаться зигзагом, пересекая кильватерный след ПЛ много раз. (Только так можно было определить след это или температурная неоднородность воды, вызванная нагревом от солнца или выбросом струи с глубины). Но это снижало нашу среднюю скорость до 10 – 12 уз. Догнать лодку при такой скорости было весьма проблематично. Кроме того, в районе было очень много помех. Постепенно я нанёс на карту все постоянные струйные течения и стал ориентироваться в них. Несколько раз я получал отметку на самописце похожую на след лодки, но подтвердить контакт с помощью гидроакустического буя не удавалось. Пока мы спускали с помощью шлюпбалки буй, лёжа в дрейфе, лодка уходила от нас. Я разработал целую теорию поиска кильватерного следа ПЛ, и доказал, что надо иметь скорость не менее 20 уз, чтобы догнать лодку и зайти в голову кильватерного следа, а также нужна хорошая корабельная ГАС (гидроакустическая станция), чтобы обнаружить лодку в режиме «эхо». И всё-таки в двух контактах я был уверен. Один на позиции боевого патрулирования ПЛ, и другой, когда ПЛ возвращалась в базу, проходя Шотландский пролив.

Во время этих двухмесячных мытарств произошёл один неприятный случай. Мы оказались в терводах Норвегии и едва не потерпели крушение. А случилось вот что.

Вели лодку по кильватерному следу и потеряли. Подошли на расстояние около 5-ти миль к побережью Норвегии. Легли в дрейф, и я опустил буй МГ-409 в надежде, что лодка появится снова. Механик попросил у командира разрешение подремонтироваться пока стоим. Командир дал добро. Мотористы разобрали дизель-компрессор ДК-2 и часа два возились с ним. Потом несколько раз пытались запустить его, но безуспешно.

Течением нас несло вдоль побережья Норвегии, постепенно прижимая к берегу. До берега оставалось около 3-х миль, когда командир дал команду отходить мористее. Однако попытка запустить компрессор и набить баллоны воздухом (главные дизеля запускались сжатым воздухом) не увенчалась успехом. Прошло минут двадцать, а мы всё стоим. Командир занервничал. Механик попросил разрешения использовать резервный командирский запас воздуха для запуска компрессора. Командир дал добро. Ещё несколько неудачных попыток запуска и резервные баллоны пусты. Командир приказал запустить второй исправный дизель-компрессор и набить баллоны. Но без воздуха запустить компрессор было уже невозможно. Тогда командир приказал запустить резервный электрокомпрессор ЭК-15. Запустить его тоже оказалось невозможным из-за полностью разряженных аккумуляторов. Только теперь командир понял, что создалась аварийная ситуация и что он совершил серьезную ошибку, позволив механику израсходовать резервные командирские баллоны. Сначала следовало запустить исправный дизель-компрессор и набить все баллоны воздухом, потом запустить главные дизеля и дать ход, а потом уже продолжить ремонт неисправного компрессора. Он понадеялся на механика и недооценил опасность ситуации.

На экстренном совещании всех офицеров старпом предложил заполнить хотя бы один баллон ручным компрессором, от него запустить исправный дизель-компрессор, а там уж и главные дизеля. Но набивать 40 литровый баллон ручным компрессором до давления 200 кг/см² занятие долгое и малоприятное. Весь личный состав корабля выстроился в очередь. Качали по две минуты, остервенело дёргая ручку. И так весь вечер и всю ночь. До норвежского берега оставалось полкилометра, когда в единственном баллоне было 150 кг/см². Был большой риск сесть на мель или быть обнаруженными норвежскими пограничниками. А это международный скандал.

Командир принял решение запустить исправный дизель-компрессор. Если не получится, то дать сигнал SOS. На наше счастье, исправный компрессор легко запустился. Через двадцать минут были набиты все баллоны. Запустили главные дизеля и дали ход. Поскорее ушли в нейтральные воды. Так закончилась эта воздушная эпопея.

Позже механика списали с корабля и отправили командиром взвода в учебный отряд.

По истечении второго месяца похода стали подходить к концу наши запасы водки, коньяка, спирта. Мы рассчитывали на два месяца пребывания в море, но командир получил радиограмму, что наш поход продляется ещё на месяц.

Старпом Абашин забил тревогу. Мы с командиром собрались у него в каюте и стали обсуждать, что делать. Всем надо было расслабляться, чтобы снимать постоянное напряжение, а без спиртного это не получалось. Тогда старпом предложил делать брагу из яблочного сока и сахара. Заквасили две двадцатилитровые канистры и я подумал, что, пожалуй, сумею сделать самогонный аппарат из десятилитрового питьевого бачка. Несколько дней я мастерил аппарат в каюте командира. Потом поставил его в душевую, на испытания. Старпом залил брагу, я включил электроплитку и процесс пошёл.

Сперва у аппарата дежурил командир. Потом я, сменившись с ночной вахты, заступил на новое дежурство. Самогон капал медленно. За восемь часов нацедили пол-литровую банку. Трое заговорщиков собрались в каюте командира и решили попробовать продукт. Командир налил полный стакан и протянул мне.

- На, пробуй! Запах приятный. Тебе как изобретателю полагается премия. Пей до дна!

Я поднёс спичку к стакану и поджёг самогон. Потом задул пламя и выпил. За мной выпили и другие, но немного. Продукт всем понравился. Он был чист как слеза.

Посидели, поговорили, и я почувствовал, что не могу встать на ноги. Они меня не держат. Потом я и вовсе отключился. Сказалась бессонная ночь, переутомление. Командир уложил меня в своей каюте, и я проспал двенадцать часов. Даже на вахту за меня заступил Василенко. Морякам сказали, что я заболел.

Новый 1968 год мы встретили в море. Вскоре нас перенацелили в район английской ВМБ Холи-Лох (вблизи Лондондери, Северная Ирландия). Там мы простояли ещё месяц, засекая локатором выходящие из базы атомные ПЛ. Они шли в надводном положении из-за малых глубин. Мы сопровождали их до точки погружения и передавали координаты в штаб Северного флота. Потом на их лодку наводилась наша ПЛ. Мы видели английский берег, но не могли подойти к нему. Тогда мы очень завидовали гражданским морякам, которые заходили во все иностранные порты и отдыхали от моря, от ржавой воды в трюмах и от протухшей рыбы в холодильнике.

Только через три с половиной месяца мы вернулись в свою базу. Это был самый длительный поход в моей жизни.

На обратном пути возле мыса Нордкап (Норвегия) мы повстречали КРТР «Буй». Он шёл на смену нам в Северную Атлантику. Сблизились, сцепились чалками и командир «Буя» Юра Цехиев, заскочил к нам в гости. Наш командир усадил его в своей каюте и Цехиев начал расспрашивать про поход. Вскоре на столе появилась выпивка и закуска.

- Да у вас ещё и выпивка сохранилась? Ну, вы, мужики, молодцы!

В ответ командир повёл его в душевую и показал самогонный аппарат. Под крышкой питьевого бачка слегка булькало, на змеевик лилась забортная вода, а из конца трубки капал самогон.

Старый алкаш Юра Цехиев был в восторге.

Когда «Буй» вернулся из похода, оказалось, что он намного опередил нас и «Гироскоп» по количеству обнаруженных подлодок. Их было больше двадцати. Я понимал, что искать лодки с помощью теплопеленгатора, установленного на таком тихоходном корабле как «Буй» (полный ход 12 уз.) - абсурд!

Как-то я зашёл на корабль и спросил у начальника РТС, моего сокурсника по ВВМУРЭ, Женьки Горчакова, как это он умудрился обнаружить столько лодок?

В ответ Женька хитро улыбнулся и сказал:

- Уметь надо! Командир мне говорит: «Женя, нужна лодка». «Есть, - отвечаю я. – Сейчас будет». И с помощью нехитрых манипуляций с ручками настройки аппаратуры получаю скачёк на самописце МИ-110К. Затем точно так же поучаю запись шумов «лодки» на магнитофоне.

- Но ведь это же шумы моря, а не лодки! - возражаю я.

- А мне по барабану. В штабе в этом не разбираются. Я действовал по принципу ХХ-ХП (хуйню хотят - хуйню получат).

Мне всё стало ясно.

Вскоре КРТР «Буй» объявили победителем соревнования среди кораблей выполнявших особо важное задание командования, и наградили орденом «Боевого красного знамени». Потом мы, не без издёвки, называли этот корабль «Краснознамённый «Буй».

Меньше чем за сутки до возвращения в базу мы потеряли моряка, сигнальщика матроса Тувалова из БЧ-1. Вообще гибель людей на Севере была обычным явлением. Незадолго до моего прихода на нашем корабле повесился матрос Ершов. Он совершенно не переносил качку и не раз просил списать его на берег. Но командование заупрямилось. «Пусть служит как все, пусть привыкает, становится настоящим мужчиной». Поняв, что стену равнодушия и демагогии ему не пробить, он покончил с собой.

Уже при мне два береговых мичмана напились антифриза (жидкость для тормозов), в состав которого входит метиловый спирт – очень ядовитая штука. Вскоре они ослепли, а затем скончались в госпитале.

Мичман спортсмен-перворазрядник по лыжам во время тренировки заблудился, попав в снежный заряд. Долго плутал в сопках, свалился с обрыва, с трудом выбрался из снежного заноса и замёрз в трёх метрах от дороги.

Пятеро моряков-спортсменов решили сбегать в посёлок Ретинское за водкой. (В Полярном водку не продавали - сухой закон). До этого рыбацкого посёлка 9 км по плохой дороге. Туда добежали нормально. На обратном пути выпили «для сугрева», после чего двое с большим трудом добрались до Горячих ручьёв порядком обмороженные, а трое упали и замёрзли.

Одного моряка съели крысы. Произошло это так. Он возвращался из Полярного в Горячие ручьи. Большой участок дороги проходил мимо городской свалки. Я прекрасно помню эту свалку с полчищами вечно копошащихся крыс. Зачем он полез на свалу – не понятно. Может быть увидел что-нибудь интересное, нужное. Крысы набросились на него. Он побежал, упал, ударился головой о кусок бетона, потерял сознание. Крысы обглодали его до костей.

После этого случая на свалку запустили крыс-убийц. Их создали в каком-то биологическом институте. Они были величиной с кошку и питались обычными крысами. Размножаться они не могли, так как были однополыми. Вскоре обычных домашних крыс на свалке не стало, зато эти крысы-гиганты производили ужасное впечатление. Потом их всех потравили.

С матросом Туваловым же вот что случилось. Мы были уже в своих территориальных водах и все считали часы до возвращения в базу, когда командир приказал сколоть лёд на палубе, чтобы швартовная команда могла нормально работать. Моряки надели спасательные жилеты, вооружились инструментом и стали колоть лёд. Тувалов работал на корме. Там в леерном ограждении, в одном месте, не хватало средней перекладины.

Утомившись, он прислонился спиной к лееру и стал отдыхать. Корабль покачивало. Вдруг ноги у него поскользнулись, он сел и опрокинулся на спину. А поскольку средней перекладины там не было, то матрос упал за борт. Это заметили другие. Закричали «Человек за бортом!», побежали на ГКП. Но пока они бежали, корабль прошёл метров 300 – 400. Пока мы развернулись, пошли назад, место падения матроса было потеряно. Спасательный жилет у него (как и у остальных матросов) не был надут и не мог поддерживать его наплаву. Видимость была плохая (полярная ночь). Искали мы целый час, но безрезультатно. В такой ледяной воде человек может продержаться максимум минут двадцать.

Записали в вахтенный журнал о гибели матроса Тувалова и пошли в базу.

10.

С месяц нам дали отдохнуть в Горячих ручьях, потом послали в короткий двухнедельный поход на Белое море. Целью похода была заготовка брёвен для строительства УБЦ (учебно-боевого центра). Дело в том, что по Северной Двине сплавляли плоты из мест заготовки древесины. Плоты часто разваливались и брёвна уносило в море. Потом, во время штормов прибоем их выбрасывало на берег. Вдоль всего восточного побережья Белого моря образовались огромные завалы, высотой метров в пять. Внизу брёвна были уже гнилые, но сверху - вполне пригодные для строительства.

Второй нашей задачей было проверить, насколько защищены от средств визуальной и радиотехнической разведки наши северные базы и береговые объекты. На корабль посадили двух «диверсантов» (офицеров КГБ) и мы должны были постараться забросить их незаметно в Северодвинск, на завод, где строились наши самые современные ракетные атомные ПЛ.

В середине марта мы вышли в море и пошли вдоль побережья Кольского полуострова. Убрали флаг, сняли с рубки надпись «VERTIKAL» и шли, не отвечая ни на какие запросы береговых пограничных постов. Подходили близко к берегу, писали все излучения РЛС, переговоры по УКВ, фотографировали. Всё наносили на карту и отправляли в штаб разведдонесения. В результате нами была вскрыта вся инфраструктура военных объектов северного побережья, береговые ракетные части ПВО, противокорабельные БРАЧ (береговые ракетно-артиллерийские части) и пункты базирования ПЛ.

В Белом море мы зашли в полигон, где проходила заводские испытания стратегическая ракетная ПЛ, затем засняли РЛС обнаружения космических объектов на мысе Толстик (РЛС входила в систему противоракетной обороны «Голубой пояс»), и направились в устье Северной Двины. Там встретили заводской буксир, беспрепятственно посадили на него «диверсантов» под видом работяг, и пошли за брёвнами для УБЦ.

Встали на якорь возле берега и в первый же вечер устроили грандиозную пьянку. Открыли стрельбу из ракетниц, зажигали фальшфейеры и переполошили пограничников. Те подошли к нам на катере выяснить, в чём дело и остались с нами пировать. Потом пригласили нас к себе с ответным визитом. У них было много сёмги и икры, а у нас много спирта.

Для похода за брёвнами спустили катера. Подошли к берегу, моряки высадились и стали стаскивать брёвна в воду. Делали плот из трёх брёвен и тащили его к кораблю. Там с помощью шлюпбалок поднимали брёвна и укладывали вдоль бортов и на полубаке. Пару дней погода была хорошая, потом заштормило. Сидели на корабле и ждали пока утихнет море.

Как только стало стихать, вновь принялись за работу. Я был старшим на катере и сидел у руля. Сидел на планшире. При подходе к берегу нас развернуло волной (был сильный накат). Следующая волна ударила в борт, катер сильно накренился, моряки попадали со скамеек, а меня выбросило за борт. Катер прибило к берегу и стало бить о камни. С большим трудом нам удалось развернуть катер носом в море. Все промокли до нитки в ледяной воде. Командир приказал всем морякам принять горячий душ и по сто граммов спирта. Я сделал то же самое. В результате никто не заболел.

Через две недели мы вернулись в Горячие ручьи с тридцатью тоннами брёвен и хорошими запасами солёной сёмги (дар пограничников).

11.

Вскоре, при проверке Техупром (Техническим управлением флота), выяснилось, что два наших главных дизеля из четырёх вышли из строя (немецкие дизеля фирмы «Букау Вольф»). В них сработались средние подшипники и коленвал висит на концевых. Надо было срочно ремонтироваться. Нас поставили в завод в Чалм-пушку. За две недели разобрали дизеля, но нужных подшипников в Техупре не оказалось. Мы простояли в заводе пять месяцев, но нас так и не починили. За это время командир Шульпин поступил в академию и ушёл с корабля. Старпома Абашина и замполита Косташа прикомандировали на другой корабль. Штурмана послали в море на КРТР «Анемометр». Старшим на корабле оставили меня. Кроме меня на корабле были механик Игуменьщев, инженер РТС Василенко и врач Захаров.

Хуже всего командовать кораблём, который ничего не делает. Это отрицательно влияет на команду и на дисциплину. От безделья матросы бегают в самоволки, пьют водку, ссорятся, дерутся.

Я старался занять матросов как мог: строевые занятия, приборки, политзанятия, тренировки на боевых постах, сдача норм ВСК (военно-спортивный комплекс), художественная самодеятельность, выпуск стенгазеты (В море мы выпускали боевые листки, и один из них, выброшенный за борт, попал к американцам. Его показали по их телевидению). Моряки много играли в волейбол, в баскетбол. Были и марш-броски с противогазами. Поэтому дисциплина на «Вертикале» была на высоте и нас не раз хвалило командование. (В заводе мы входили в дивизион ремонтирующихся кораблей). Но всё это стоило мне не дёшево. Нервы совсем расшатались, я плохо спал и страшно уставал за день.

В июле я получил письмо из Главного политуправления СА и ВМФ, в котором говорилось, что моя просьба о переводе в Лен. ВМБ удовлетворена, и даны соответствующие указания отделу кадров ВМФ. Я с радостью прочитал это письмо и сразу написал матери. Моей службе на Севере подходил конец.

В сентябре нас вытолкнули с завода, так и не отремонтировав. Неисправные дизеля собрали матросы. Эксплуатировать их командование запретило. Мы прибыли в Горячие ручьи, и вскоре узнали, что два корабля «Вал» и «Вертикал» передают черноморскому флоту. Нам предстоял переход в Севастополь.

Меня срочно отправили в отпуск. Я на недельку слетал на Дальний Восток к своим друзьям Мишке и Славке, о потом отдыхал дома, решил подыскать место дальнейшей службы. Планировал устроиться во ВВМУРЭ им. А.С.Попова преподавателем. Но начальник отдела кадров кап. 1 ранга Бачуринский предложил мне должность командира роты.

- Ты парень ещё молодой, всего лишь старший лейтенант. Послужи лет пять командиром роты, а там будет видно, - сказал он.

Я знал, что должность командира роты – это должность мальчика для битья. Постоянно будут ругать за плохую дисциплину курсантов. Должность преподавателя считалась элитной и попасть на неё из командиров роты было непросто. И я отказался. Решил попытаться устроиться в какую-нибудь ВП (военная приёмка) или на корабль в Кронштадте. Зашёл в отдел кадров Лен. ВМБ и попросил подыскать мне место. Потом через пару дней встретил Риту Ермолаеву – старшую сестру моего одноклассника Саши Ермолаева. От неё узнал, что Саша после окончания института был направлен инженером в Сясь-строй (городишко на Ладоге), на целлюлозно-бумажный комбинат. Володя Пинчук, окончив Политехнический, получил назначение в Калугу, на крупный оборонный завод. Сама же она работает в Ломоносове, в 40 Институте МО. Про этот Институт я раньше ничего не слышал и спросил, чем вы там занимаетесь? Она ответила, что это аварийно-спасательный Институт Министерства обороны. Занимаются они поиском и подъёмом затонувших кораблей и лодок, разрабатывают глубоководное водолазное снаряжение, создают поисковые и спасательные глубоководные аппараты. Мне такая направленность работы понравилась, и я решил зайти в отдел кадров Института.

Начальник отдела кадров кап. 2 ранга Малыгин побеседовал со мной, потом пригласил зам. начальника отдела обитаемых подводных аппаратов, кап. 3 ранга Никитинского. Тот с пристрастием расспросил меня о моей специальности, о службе на корабле, а под конец решил проверить мои знания по теории вероятностей. В училище мы этого предмета не изучали, но на корабле у меня была книга «Основы маневрирования кораблей», где была приведена теория поиска, основанная большей частью на теории вероятностей. Так что, кое-что я знал. Никитинского удовлетворила беседа со мной, и начальник отдела кадров Института обещал сделать запрос в отдел кадров Лен. ВМБ. Довольный, я возвратился в Горячие ручьи.

12.

А в Горячих ручьях уже полным ходом шла подготовка к передаче корабля на КЧФ. Начались проверки исправности аппаратуры, целостности ЗИП-а. Одна комиссия за другой: к штурману, к механику, ко мне. Весь ЗИП было приказано укомплектовать. В Техупре от нас принимали заявки вне очереди и кладовщики на складах выдавали всё, что нам было нужно. Вскоре мы были укомплектованы под завязку. Выход в море был назначен на 30 октября. Меня приказом назначили ВРИО командира корабля. В помощь мне, в качестве капитана-наставника, прислали командира «Вала» капитана 3 ранга Малышева. Прибыл на перегон корабля и старпом Абашин. Он оставался служить на севере. Карел по национальности, он считал, что на юге хорошо только отдыхать, но не служить. Остальные офицеры согласились служить на ЧФ.

Перед самым выходом в море я узнал, что Приказ о моём переводе в Лен, ВМБ пришёл в отдел кадров Северного флота, но там его решили попридержать.

- Придёшь на ЧФ, сдашь корабль, тогда и переведёшься, - объяснили мне.

30 октября корабли «Вал» и «Вертикал» вышли в море, чтобы больше уже никогда не возвращаться на Север. Шли со скорость 14 узлов на двух исправных дизелях. Погода нам благоприятствовала. Море было спокойным. Обогнули Норвегию и пошли на Юг. С каждым днём становилось всё теплее и светлее.

При подходе к Англии на корабль села стая каких-то мелких красивых пташек. Они тоже летели на Юг, но сбились с пути. Из последних сил они пытались догнать корабль, и падали на палубу совершенно обессиленными. Некоторые падали в воду, не дотянув до борта корабля пару метров. Потом прилетел коршун, уселся на мачту и начал методично уничтожать бедных пташек. Я взял автомат и попытался его подстрелить, но это оказалось не лёгким делом. Я расстрелял весь магазин, но так и не попал в коршуна. Меня сменил Абашин, но результат был тот же. Через сутки вдали показались берега Ирландии и пташки улетели, За ними полетел и коршун.

За неделю плавания мы достигли Гибралтара и встали на якорь в Бискайском заливе. Проход через Гибралтар регулировался. Четыре часа корабли шли туда, четыре обратно. Проходили Гибралтар тёплой южной ночью. Корабли шли как селёдки в бочке. Их собралось несколько сотен и расстояние между ними составляло не более 30 – 50 метров. Было светло, как в крупном европейском городе. Ни отвернуть, ни остановиться было нельзя.

К утру вошли в Средиземное море. Погода стояла прекрасная. Моряки разделись и загорали на палубе, обливались из шланга тёплой забортной водой. Вечером устроили концерт художественной самодеятельности. С гитарой, с баяном. Пели, плясали. Настроение у всех было приподнятое. Ещё бы! После холодных ветров и дождей, после мрака Севера вдруг оказаться на средиземноморском курорте! Под ласковым южным солнцем. И служить им предстояло теперь на тёплом Чёрном море.

На следующий день утром проснулись и увидели на палубе множество мёртвых летучих рыбок с расплющенными носами. Они были тонкие с длинными плавниками-крыльями. Видимо, ночью они летели над водой и наткнулись на корабль. Большинство ударялось носом о борт и падало в воду, но те, которые летели выше борта, разбились о надстройку и упали на палубу. Мы приготовили из них неплохую уху.

Турецкие проливы Дарданеллы и Босфор проходили днём. Моряков закрыли в кубриках и на боевых постах. Был приказ Малышева, на палубу ни ногой. Все офицеры получили оружие (пистолеты ПМ) и каждому был отведён свой сектор на палубе. В случае чьей-нибудь попытки бегства, приказано было стрелять на поражение. Про себя я подумал: «Если что, буду стрелять мимо. Не могу я убить человека, тем более своего сослуживца». Турки тепло приветствовали наши корабли со своих рыбацких лодок и баркасов.

В Босфоре я любовался Стамбулом и прекрасным константинопольским собором, который словно вырастал из воды со своими высокими минаретами. А вокруг кипела жизнь, на воде и на суше. Чужая, яркая, непривычная.

15 ноября мы прибыли в Севастополь. Встали в Угольной гавани. Вскоре на корабль пожаловало командование. Доложили результаты перехода, проехали с документами в штаб флота. Потом опять бесчисленные комиссии, осмотры, проверки. По вечерам ресторан, городские парки и скверы, музыка, толпы отдыхающих. Но всеми мыслями я был уже дома, в Ломоносове.

Через две недели корабль был принят в состав Черноморского флота. А ещё через пару дней я получил проездные документы и предписание убыть в 40 Институт МО для дальнейшего прохождения службы.

Провожали меня с корабля под звуки «Славянки» (марш «Прощание славянки»). Весь личный состав был построен на палубе. Я уходил с корабля как командир. Со всеми моряками попрощался за руку, поблагодарил за службу. Впереди меня ждали научные исследования, испытания новой техники, командировки на предприятия промышленности. Я думал, что навсегда распрощался с Разведкой ВМФ, но получилось иначе.